Рижанка Елена Тарновская вспоминает о своем отце, Владимире Владимировиче Тарновском. В свои 14 лет он, сын полка, дошел до Берлина и в 1945-м расписался на Рейхстаге:
— Когда задумываюсь, что в этом году отмечаем уже 76-ю годовщину Великой Победы, мне не верится. Будто вчера все было… Но вот уже и мой сын в два раза старше своего деда, 14-летнего мальчишки, расписавшегося в 45-м на Рейхстаге. Кстати, надпись на колонне рейхстага получилась с грамматическими ошибками. Ведь война застала моего отца, Володю Тарновского, учеником младших классов. Это уже потом, после войны он закончил школу с золотой медалью, а затем с красным дипломом и Одесский институт инженеров морского флота.
Я была воспитана на папиных рассказах о войне, на его воспоминаниях. И всегда главным праздником в году у нас в семье был День Победы, 9 мая.
Мой папа стал сыном полка в 12 лет. Его семья жила в городе Славянске, когда туда вошли фашисты — мирная жизнь закончилась, наступили голод и террор, начались расстрелы. Сначала были расстреляны все евреи города, а затем дошла очередь до коммунистов. Маму моего отца, Марию Путрич, расстреляли по доносу вместе с другими. Отчим погиб на фронте. Так мой отец остался сиротой. Перебивался по знакомым, пока Славянск на непродолжительное время не был отбит у немцев. Батюшка местной церкви рассказал командиру одной из частей о голодающем сироте, и мальчишка был усыновлен полком.
Папа дошел в составе 370 артиллерийского полка 230 стрелковой дивизии до Берлина, принимал участие в боях за освобождение Украины, в Яссо-Кишиневксой операции, в освобождении Польши, в боях в Германии и взятии Берлина. Имеет боевые награды – медали «За отвагу» и «За взятие Берлина», орден Красной звезды и орден Славы III степени. А еще я храню книжицу стального цвета, папин комсомольский билет, он был принят в комсомол прямо на передовой, билет ему вручили вместо одной из медалей, посчитали, что мал еще настоящие награды получать.
В детстве я больше всего любила ездить с папой на встречи однополчан. Такой искренности, такого юмора, такого братства я не встречала больше никогда. И, как осколки, собирала воспоминания о папе его однополчан, дополняя папины рассказы о его фронтовом детстве. О моем папе было написано много статей и репортажей, поскольку он был настоящим героем. Есть только одна фотография, запечатлевшая, как сын полка расписывается на рейхстаге — и это фотография моего отца. Хочу сегодня вспомнить то, что не попадало в статьи, то что я выпытывала из папы и его однополчан, еще сама, будучи ребенком. Дети и на войне оставались детьми. Только детство это было страшным. Хотя папа всегда говорил, что ему повезло, потому что его детство прошло среди настоящих людей.
Папа, а ты плакал на войне?
— Ой! Самые горькие слезы я пролил, когда мы вошли во время наступления в одну украинскую деревеньку. Было поздно, и на нас набросились местные собаки. Одна, зараза, вцепилась мне в ногу, я от боли и от досады выхватил пистолет и начал палить. Товарищи пришли на помощь, собак отогнали. Но мне здорово досталось от командира: он сказал, что мы не оккупанты, чтобы вот так палить из оружия, пистолет отобрали и посадили за нарушение под арест. Вот там я и проплакал от обиды, пока не отпустили.
А тебе было страшно на войне?
Конечно, у них было много по-настоящему страшных моментов. И когда накрывало минометным огнем, и когда тонули и уходили под лед во время форсирования рек, и когда рядом погибали товарищи. Но мне запомнился рассказ про спасение командира, за что папа позднее получил свой первый орден — орден Славы. И когда я спросила, а что было для тебя самым страшным в этой ситуации. Папа честно ответил, то что чувствовал. А я долго потом смеялась. Оказалось, что самым страшным для 13-летнего мальчишки в тот момент было — не погибнуть или попасть в плен, а то что целый километр нужно было идти ночью в темноте через кладбище.
О национальном вопросе
Мое отношение к национальному вопросу — это тоже папино воспитание и его опыт, вынесенный из фронтового детства. По национальностям тогда никого не делили. На встречах однополчан я видела его товарищей, это были и русские, и украинцы, и таджики, и евреи. В гости к нам приезжал его однополчанин из Грузии, и каждый год мы получали посылочку меда с Алтая от другого однополчанина. Папа рассказал про случай, когда для него национальный вопрос просто перестал существовать навсегда. Был привал. У костра кто-то напевал, кто-то чинил одежду. Ну конечно, в такой ситуации не обходилось без грубоватых шуточек, разрядки хотелось всем. И вот старшие бойцы стали науськивать подростка: «Вовка, попроси Сему сказать «кукуруза». И ржут, как жеребцы. Вовка и подошел к пожилому еврею из небольшого белорусского местечка с этой нехитрой подколкой, а тот, ласково погладив по голове парнишку (а все в нем видели, кто сына, кто младшего брата), несколько раз, картавя произнес: «Кукугуза, Володенька, кукугуза». Все хохотали. А наутро Сему убили в бою… Тогда, сказал папа, это была последняя в его жизни шуточка по национальному вопросу.
О дурных привычках
Понятно, что в военно-полевых условиях нелегко оставаться чистеньким благовоспитанным ребенком. Но я за всю жизнь не слышала от отца ни бранного слова, ни повышенного тона. Говорит, что и на фронте ему этого хватило. Мой отец никогда не курил И на фронте отдавал другим положенную ему махорку. Но вот один раз пришлось, и этого ему хватило до конца жизни. Это было перед наступлением на молдавский город Бендеры. Землянка в овраге… Выходить нельзя, долгое ожидание. Солдатам хочется курить. А спички закончились. Последней спичкой разожгли самокрутку и потом несколько часов до наступления прикуривали друг у друга без остановки. Вот тогда и накурился на всю жизнь.
Лицом к лицу с врагом
Эту историю папа мне никогда не рассказывал. Детская память нередко из чувства самосохранения блокирует какие-то моменты. Рассказал мне об этом его однополчанин.
Весна 45-го. Уличные бои за Берлин. Немцы ожесточенно отстреливаются. Опасность грозит из каждого окна. 14-летний Володя бежит в один из полуразрушенных домов, откуда стреляли фаустпатронами. И долго не возвращается. Через некоторое время на его поиски отправляются старшие товарищи и застают такую картину. В одной из полуразрушенных квартир на полу лежит убитый — почти пацан, почти ровесник сына полка Володи, но в форме гитлерюгенда. А над ним, размазывая слезы, сидит Володя. Так встретились два сверстника, два детства, два врага.
Недавнее. Долг памяти
Помните, несколько лет назад вулкан с труднопроизносимым названием парализовал авиасообщение в Европе. Мой папа тогда в составе делегации ветеранов ВОВ из Латвии находился в Страсбурге. Добираться домой пришлось на перекладных – где поездом, где автобусом. Они ехали через Австрию, и когда проводник вагона австрийской ж/д увидел группу пожилых людей с орденами на груди, он на пару минут исчез и вскоре вернулся с огромным подносом, уставленным угощением. И попросил перевести: «Все, чем могу — вам в благодарность». А в Берлине тогда же папе удалось побывать возле Рейхстага. И у меня есть фотография, где он уже пожилой сын полка, с тросточкой, грудь в орденах, стоит возле той самой колонны, где в 45-м расписался: «Мы артиллеристы…» Папа, рассказывал, что к ним, увидев ордена, подходили немцы, дарили цветы, пожимали руки, благодарили. Вот так вот!
Когда слышу слова песни: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей…», всегда плачу, потому что это песня про всех про них, фронтовиков, и про моего папу тоже. Я люблю тебя, папа. Я горжусь тобой.
